Читать книгу "Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс"

Побег

♦

Я проснулась в темноте с колотящимся сердцем. Ужас ощущался камнем в груди, привкусом жести во рту. Только что воздух колыхнулся от отдаленного гула, и твердая опора, земля все еще дрожала под моей постелью. Это был конец: ядерная бомба уже на пути к НАСА.

Я знала, что делать – заранее спланировала, как использую короткий промежуток времени между секундой, когда пойму, что это бомба, и моментом взрыва. Я побегу через темный дом в мамину спальню, разбужу маму, расскажу ей о бомбе и о том, что у нас осталось всего несколько минут. Мы обнимемся и будем плакать, пока не растворимся в свете и беспредельной радиации.

Я успела вскочить, прежде чем поняла, что это был всего лишь поезд. Грузовые поезда ходили по ночам, они были длиннее, чем пассажирские. Раньше они меня никогда не будили.

Незадолго до моего одиннадцатого дня рождения у меня начались мигрени. Я понимала, что очередная на подходе, если опускала взгляд на руку и часть ее пропадала или если смотрела в зеркало и вместо половины лица видела серое облако с мерцающим швом. В течение 20 минут после этого первая серебристая электропила проходила сквозь мой лоб, глаза и проникала прямо в мозг.

Мигрень стала неотделима от страха перед надвигающейся ядерной войной. Женщина в передаче на радио NPR объяснила, что, если бомба запущена, ее невозможно остановить. Наши снаряды были направлены на Россию, их снаряды – на нас. Русские будут целиться в НАСА, подумала я, потому что это стратегически важный объект. НАСА находилось всего в нескольких километрах от нас.

Той осенью я уверилась, что ядерная атака случится на Рождество. Еще я чувствовала, что именно мне предстояло ее предотвратить, заставить взрослых поверить мне, хотя мне было всего одиннадцать. Однажды, когда у меня началась очередная мигрень, мама позвонила Рону, который все еще работал в НАСА. Он не показывался уже несколько лет. Я опустила жалюзи и легла на кровать, со страхом ожидая прихода боли. Мои нервные окончания, казалось, касались каждой болевой точки планеты – всякого страдания, реального или потенциального.

– Как дела, малыш? – спросил Рон, заходя в мою комнату с завешенными окнами, где я лежала пластом.

– Я беспокоюсь из-за бомбы, – ответила я. – Они будут целиться в НАСА, правда?

– Может быть, – ответил он. – Но если это случится – а этого не случится, поэтому я и говорю «если», – ты ничего не почувствуешь. Вообще ничего. Просто хлопок. И все.

– Но в Хиросиме…

– Бомбы сейчас в тысячу раз мощнее, – ответил он.

– То есть быстрее? – спросила я. – Или дальше летят?

– И то и другое, – ответил он.

– А прямо перед взрывом? Те минуты, когда мы знаем, что она летит, но еще не долетела?

– Ты исчезнешь прежде, чем успеешь что-то понять. Вот так, – он щелкнул пальцами, – и ты покойница.

– Спасибо, что зашел, – вяло ответила я. Я не поверила его словам. Будет по крайней мере секунда, когда я буду знать о приближении бомбы, когда мир все еще будет существовать, а я буду иметь форму и плотность. Я застану этот момент, если буду бдительна.

Несколько дней спустя заглянул отец. Он откусывал треугольники от огромного батончика Toblerone. Обычно он не ел шоколад. Подарок женщины, с которой он начал встречаться, объяснил он.

– Это мой, – ответил он, когда я попросила кусочек. – Знаешь, она такая умная, – сказал он. – И красивая. Она похожа на модель, на Клаудию Шиффер.

Кто такая Клаудия Шиффер?

Прошла всего пара месяцев с последнего расставания с Тиной. Я подумала, что новое увлечение долго не продлится, поэтому не особенно заинтересовалась. Слишком много информации, чтобы все запоминать. Но я никогда раньше не слышала, чтобы он хвалил кого-то за ум. Я и не знала, что нужно обладать и тем и другим: быть и красивой, и умной. И чувствовала себя обманутой – мне внушили, что нужно стремиться к красоте, тогда как красоты было недостаточно.

– Знаешь, в конце всегда забываешь, как легко и здорово что-то начинать, – сказал он.

Взрыва не случилось на Рождество, и я решила, что бомба прилетит в Новый год, сразу после полуночи. Меня продолжали мучить мигрени. Отец и Мона забронировали на новогоднюю ночь длинный стол на втором этаже ресторана Chez Panisse в Беркли и позвали нас с мамой. По крайней мере мы с ней превратимся в пар одновременно.

Отец пригласил и свою новую девушку Лорен, которая приехала отдельно от него и привезла подругу. После праздника отец должен был развести по домам Мону и нас с мамой. Я тогда не заметила ни Лорен, ни ее подруги, и не помню, чтобы отец нас знакомил. Там было много людей, которых я не знала, и это не имело значения. Мы все вот-вот должны были погибнуть.

С нами праздновали и друзья Моны, включая невысокую женщину с короткой стрижкой.

– Привет, милая, – сказала она, наклоняясь, чтобы заглянуть мне в глаза. – Как тебя зовут?

– Лиза. Я племянница Моны.

– А, – сказала она. – Точно. Я так рада с тобой познакомиться. Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– И в каком ты уже классе?

– В шестом.

– Чудесно, – сказала она. – Тебе здесь весело?

Я вздрагивала от каждого звука. Стала искать маму, чтобы уговорить ее поехать домой. Но она обожала вечеринки, а мы не так часто на них ходили. Когда она наконец согласилась уехать, ей нужно было попрощаться со всеми, с кем она разговаривала, и при этом завязывался новый разговор, поэтому прощание вышло более долгим, чем собственно вечеринка.

Когда я пробивалась через толпу взрослых, ко мне подошла та же самая миниатюрная женщина и задала те же самые вопросы. Раньше я никогда не встречала пьяных взрослых и не поняла, почему она так скоро меня забыла. Но это могло быть доказательством того, что ткань мироздания начала распадаться из-за приближения атомной бомбы.

Наступила полночь, и мир потонул в какофонии звуков: гудели рожки, разворачивались и скручивались снова языки из бумаги – и мое сердце в панике затрепыхалось в груди. Однако когда шум стих, темный мир остался таким же, каким и был – нетронутым. Я вся дрожала, но чувствовала благодарность за наше избавление и гордость – будто бы мои переживания не дали миру рухнуть.

По дороге домой отец орал на нас. Заявил, что мы не уделяли внимания его новой девушке. Шел сильный дождь. Отец включил дворник на полную мощность: в его машине был всего один толстый дворник, который сгибался и хлестал вправо-влево, словно тростинка на ветру.

– Я ее не видела, – смиренно ответила я. Ему говорили, что я боюсь ядерной бомбы и жду конца света. Он слышал о моих мигренях, но был не из тех, кто вдавался в подробности или стал бы успокаивать. Он остался безучастным, и теперь, когда мир не взорвался, я чувствовала облегчение, но вместе с ним пришла неловкость.